Шахматная школа Кузьминки. Шахматные уроки. М.Н. ТАЛЬ

ОДЕРЖИМОСТЬ

В этом году целый ряд известных шахматистов отмечает крупные даты, но что касается юбиляров нашей республики, то под номером первым, бесспорно, идёт человек, много способствовавший становлению шахмат в Советской Латвии, — Александр Нафтальевич Кобленц.

В мою задачу не входит жизнеописание юбиляра, я буду говорить о своих контактах с ним, — контактах очень давних, начавшихся ещё в сороковых годах, когда я учился в 22-й рижской средней школе. Сначала наше знакомство носило заочный характер — я его знал, а он меня нет. В те времена существовала традиция, неизвестно почему упразднённая, — перед началом киносеансов сильнейшие шахматисты республики встречались со зрителями в сеансах одновременной игры на 8—10 до¬сках. Моё очное знакомство с Кобленцем относится как раз к этому периоду. Помнится, я заигрался и опоздал на фильм — моя позиция казалась очень хорошей, но, попав в «цейтнот» один на один с мастером, я потерпел поражение. После этого, естественно, я стал болельщиком Кобленца, внимательно следил за ходом борьбы в чемпионатах республики, где он играл, и, конечно, думать не думал, что уже через 2—3 года встречусь с ним в официальной партии. Не помню, когда меня представили ему как подающего надежды, но до сих пор мне дороги слова Кобленца из статьи в журнале «Шахматы в СССР» о том, что в Риге появилось несколько способных юных шахматистов: Клявиньш, Гипслис, Таль...

Сегодня энтузиазм Кобленца уже не так удивляет (привыкли!), но тогда было очень интересно наблюдать за ним, изумляла его одержимость шахматами.
Одной из первых шахматных книг, попавшихся мне на глаза, был сборник 100 комбинаций латвийских шахматистов.* Именно богатством комбинаций она и привлекла меня. Затем мне попалась другая книга Кобленца — учебник,** который (без юбилейного славословия) является одним из самых ценных (не вижу причин, по которым нельзя было бы «реставрировать» книгу — она давно стала абсолютной библиографической редкостью).

Сначала наши контакты были коллективными — маэстро вёл кружок в моей школе; затем он подружился с моими родителями, часто успокаивал их — это, мол, не страшно, что мальчик так много времени уделяет шахматам. А надо сказать, авторитет Александра Нафтальевича уже тогда был непререкаемым. Тем конфузнее получилась наша первая турнирная партия — это случилось на моём первом чемпионате Риги в 1951 году.

9 очков из 19, набранных мною, сложились весьма своеобразно: 5 из 7 я набрал против мастеров и кандидатов, а остальные 4 из 12 — против шахматистов своей квалификации. Должен признать, что очки, завоёванные во встречах с более сильными партнёрами, были не очень заслуженными — наиболее разительным примером может служить партия с Кобленцем. Уже тогда считавшийся большим специалистом сицилианской защиты (впоследствии он напишет монографию об этом дебюте), маэстро быстро получил чёрными лучшую позицию, затем подавляющую, игра перешла в эндшпиль, где у чёрных была здоровая лишняя пешка. В этом окончании Кобленц стал играть «творчески», стремясь не просто выиграть, но выиграть эффектно, — и в результате победить удалось мне...

А ещё через месяц, на финише чемпионата Латвии, когда шла очень жёсткая борьба за первое место между Кобленцем и молодым Марком Пасманом, я вновь стал на его пути, отняв очень важные пол-очка. Говорили, что супруга маэстро была на меня обижена, однако сам он и виду не подал. Впрочем, уже через год Александр Нафтальевич отыгрался, и к этому времени относятся наши более или менее систематические совместные занятия.

Говорить о Кобленце можно в разных аспектах. Как шахматиста-практика я застал его в тот период, когда у него появились и другие увлечения, скорее, заботы. Но у меня всё ещё свежа в памяти его игра в полуфинале чемпионата страны в Риге в 1952 году — как много хороших партий провёл в нем Кобленц, сколько имел выигранных позиций! Но старая болезнь — нелюбовь к техническим решениям, вечные поиски «синей птицы» — приводила к потере уймы очков.

Пожалуй, одним из самых острых наших спортивных единоборств стал чемпионат Латвии 1953 года, в котором мне удалось занять первое место, чуть-чуть опередив маэстро. В нашей личной встрече я уже по дебюту получил худшую позицию, затем зевнул пешку, получив за неё, как это бывает, кое-какую компенсацию. Игра резко обострилась, к тому же Кобленц попал в сильный цейтнот. Я стал играть на ловушки, маэстро их избегал, и вот позиция уже совсем плохая, но Кобленц страшно волнуется, бросил записывать ходы и не знает, сколько их осталось до контроля. И тут я ему говорю: «Маэстро, вам надо сделать ещё шесть ходов». Кобленц успокоился, он поверил мне на слово, уверенно исполнил оставшиеся ходы. Вскоре я сдался, но после этого случая у нас установились самые взаимосердечные отношения.

Одним из последних соревнований, в которых мы играли вместе, был полуфинал чемпионата СССР в Тбилиси в 1956 году. Турнир я начал по обыкновению вяло, а маэстро хорошо. За 7—8 туров до финиша он уверенно находился в группе лидеров, в то время как я никак не мог выбраться из пятидесятипроцентной зоны. Александр Нафтальевич искренне переживал за меня (к тому времени он уже был моим официальным тренером), и вот, придя домой с очередного тура, я сказал: «Ну что, маэстро, видимо, придётся на сей раз мне тренировать вас в чемпионате СССР». Может быть, на впечатлительного маэстро эта «угроза» подействовала — в последних турах он играл неудачно, мне же удался финишный рывок (чему в немалой степени способствовал мой тренер).

Финал чемпионата принес нашей республике сразу два звания: я стал чемпионом СССР и получил звание гроссмейстера, а Кобленц стал заслуженным тренером СССР.
Чтобы закончить тему наших встреч за доской, скажу, что большинство наших партий осталось «за кадром» — ведь практически перед каждым турниром мы играли множество тренировочных партий, а среди них были и интересные.
Исключительно яркие воспоминания и впечатления остались о том времени, когда мы выступали в турнирах вместе, но в разных амплуа — огромная доля моих успехов может быть смело занесена в актив моего тренера.

Вспоминается чемпионат страны в Риге в 1958 году. Я неудачно начал турнир, и к его середине мои шансы попасть в межзональную четвёрку практически были равны нулю. Только Александр Нафтальевич не терял оптимизма. Именно тогда родилась ставшая легендарной фраза: «Миша, ты играл гениально!» Поверьте, далеко не всегда, это соответствовало действительности, но подопечный вроде бы искренне в это верил, что создавало дополнительные положительные эмоции. Позже, на турнире претендентов в Югославии, Б. Ивков скажет: «Я знаю, как Кобленц тренирует Таля, — сто раз на дню говорит ему, что он играл гениально».

Анализ последней партии чемпионата со Спасским, от исхода которой зависело очень многое, забыть невозможно. Позиция выглядела достаточно мрачно, анализ продолжался всю ночь до пяти часов, доигрывание же было утренним. В специальной литературе появились потом противоречивые сведения о том, кто из нас заснул первым. Я точно не помню, но подозреваю, что это был я, — мне просто надоело всё время получать маты. Но так или иначе, прямого проигрыша мы не обнаружили, всё время находились какие-то шансы на спасение, а именно в таких позициях, насыщенных тактикой, маэстро чувствовал себя очень уверенно. Как потом оказалось, форсированный путь к победе за Спасского был крайне сложным — лишь спустя полгода его нашел крупнейший аналитик В. Чеховер. За доской же случилось неожиданное: Спасский упустил выигрыш, долго не хотел смириться с ничьей — и проиграл.

Наступила новая фаза нашего сотрудничества с Кобленцем — борьба за первенство мира. Прекрасный пример совместной работы — анализ двух отложенных партий на финише межзонального турнира в Портороже, когда каждые пол-очка были на вес золота. Партия с О. Панно была прервана с проблематичными шансами на успех, а в другой — с Ф. Олафссоном — позиция моя выглядела безнадёжной. Объективный анализ показал, что красная цена моим позициям — 0,75 очка. Если бы удалось выиграть у Панно, проигрыш Олафссону можно было пережить. Позицию с Панно мы проанализировали достаточно хорошо, нашли реальные шансы на победу, но положение в партии с Олафссоном оказалось совершенно проигранным. В моём распоряжении было два способа проиграть: один обычный, где от партнёра требовалась лишь известная техника, а второй — нестандартный, когда выигрыш достигался форсированно, но для этого противник должен был найти два точных ответа на, мягко говоря, неожиданные ходы. Мы долго не могли решиться: добровольно идти на форсированный проигрыш или терпеть сколько придётся «технические муки». В конце концов решили, что лучше проиграть быстро, но весело, в чём нас поддержал и руководитель нашей делегации Л. Абрамов, которому мы для страховки показали отложенную позицию.

Это был, пожалуй, единственный случай, когда маэстро не пошёл на доигрывание. Партию с Панно, которая игралась первой, мне удалось выиграть неожиданно быстро, и началось доигрывание с Олафссоном. Он долго продумал при откладывании над естественным записанным ходом, и у него на часах осталось минут пятнадцать. Уже второй мой ход, сделанный по нашему анализу, смутил обычно хладнокровного исландца, но, подумав минут пять, он принял правильное решение. И всё же затем Олафссон допустил неточность, и мне удалось чудесным образом выкрутиться. Выхожу из зала, вижу нервно вышагивающего Кобленца. «Ну как, очко есть?» — спросил он. «Берите выше...»
Это лишь один пример, а привести их можно множество. Немало подобных эпизодов было и во время увлекательной гонки на турнире претендентов 1959 года, когда прекрасно игравший П. Керес до самого финиша составлял мне острейшую конкуренцию. Перед последним туром я опережал его на очко, и мне предстояло играть с П. Бенко, счёт личных встреч с которым у меня был 7:0...

Важнейшая черта тренера — это чувство юмора, готовность поиронизировать как над своим подопечным, так и над самим собой. У нас всегда было весело, маэстро охотно принимал участие в разных забавах, иногда даже поддавался на всевозможные розыгрыши — лишь бы у меня было хорошее настроение. Но когда мы готовились к партии с Бенко, чувство юмора чуть-чуть отказало Александру Нафтальевичу. Он волновался и не считал нужным это скрывать. Мы с Ю. Авербахом (он был моим вторым секундантом) решили разыграть маэстро — расставили на доске позицию из гамбита Муцио, где белые жертвуют коня. «А что, неплохая игра против Бенко — он ведь любит подумать», — обратились мы к вошедшему в комнату Кобленцу. Он не сразу понял, что мы шутим, пришёл в полуискренний ужас, но тут же оба тренера уже всерьёз взяли с меня честное слово, что я в любой позиции на 12-м ходу предложу ничью. «В противном случае, — угрожал Кобленц, — я закидаю тебя гнилыми помидорами!»

Не уверен, что подействовала именно эта угроза, но я действительно предложил ничью на 12-м ходу в хорошей позиции. Мой партнер, видимо, болел не за меня и предложения «не расслышал». Ходов через пять у меня уже было две лишние пешки, но, помня о данном слове, я форсировал вечный шах, чем лишний раз убедил тренера в своей преданности ему.

О матчах с М. Ботвинником можно порассказать немало. Так, маэстро великолепно угадал дебют стартовой партии первого матча. Я не думал, что Ботвинник сразу пойдёт на острый вариант французской защиты. Но Александр Нафтальевич наткнулся на партию Глигорич — Петросян, сыгранную на турнире претендентов, и буквально в день игры предложил: «Миша, давай эту позицию посмотрим». Я счёл эту возможность маловероятной, но из вежливости, а также потому, что позиция оказалась очень интересной, углубился в анализ. Велико же было моё удивление (приятное удивление!), когда Ботвинник пошёл именно на этот вариант, к которому мы если не совсем аналитически, то психологически были подготовлены.
И в матч-реванше (а его исход я целиком отношу на свой счёт), когда дело касалось анализа, нам удавалось порой выдерживать и даже выигрывать бой у такого, по общему мнению, непревзойдённого мастера в этой области, каким является Михаил Моисеевич. Даже тогда, когда судьба матча была, по сути дела, предрешена, нам удался прекрасный анализ отложенной 19-й партии. Она была прервана в эндшпиле, который поначалу казался мне достаточно простым, но, как сразу же выяснилось при разборе, таил очень много нюансов. Наш ночной, да и не только ночной, анализ привёл к выводу, что объективно я эту позицию выиграть не должен, но для того, чтобы спастись, сопернику надо играть очень и очень точно, миновать пять-шесть малозаметных рифов... Где-то в районе 51—52-го ходов Ботвинник допустил неточность, и партия была выиграна в точном соответствии с анализом.

Невозможно вспомнить (да и размеры статьи не позволяют это сделать) все случаи, которыми так богата наша совместная практика, но до сих пор я убеждён, что в психологическом отношении Кобленц был для меня удивительно подходящим тренером, и не напрасно нашего тандема побаивались...

Я уже говорил, что моими первыми шахматными учебниками были книги Кобленца. В дальнейшем мне повезло, что некоторые книги были нами написаны совместно. И сразу скажу, что львиная доля работы над ними была проделана Александром Нафтальевичем, а мне чаще всего приходилось выступать в роли оппонента при оценке некоторых позиций. Немаловажное значение имел о, конечно, сходство шахматных вкусов и воззрений — оба мы любим сложный миттельшпиль, тактические операции, преклоняемся перед комбинацией...

Если верить анкетным данным, маэстро исполняется 70 лет. Но поверить в это очень непросто, потому что невероятная увлечённость Кобленца, его наполненность бесконечными идеями просто поражают. Сейчас он возглавляет работу детско-юношеской комиссии Президиума Шахматной федерации Латвии, ведёт детскую шахматную школу, руководит работой шахматного клуба ДСО «Даугава»; Кобленц расшевелил работу с подростками в ЖЭРах. Ему часто приходится выступать в роли просителя в различных организациях (и ему никогда не отказывают!) — и вот, благодаря его энергии и авторитету, открываются детские шахматные клубы и комнаты, проводятся кинолектории, детские праздники.
Может быть, сегодня ещё не видно реальных достижений, но, бесспорно, в будущем из новых учеников маэстро появятся шахматисты, не уступающие его первому выпуску.

* КоЫепсх А. ЬаГу^аз хаЬа рег1е$. КТда, 1937

** КоЫепс$ А. $аЬа 5ко1а. КТда, 1951.

Гроссмейстер М. ТАЛЬ

«ШАХМАТЫ» № 17, 1986

Воспоминания шахматиста