Михаил Нехемьевич Таль в конце 1950-х годов поразил шахматный мир серией блестящих турнирных успехов. Однако огромную популярность ему снискали не только спортивные результаты, но и исключительно живые и остроумные партии.
Про Таля ходили легенды, будто он гипнотизирует своих партнёров, сам того не ведая, подавляет волю противников к сопротивлению. Его более чем рискованные, а порой и сомнительные жертвы объявлялись открытием каких-то новых путей в шахматном искусстве — словом, всего и не перечтёшь. Демоническое, мефистофельское выражение лица молодого Миши Таля способствовало всем этим россказням. Но всё это были сказки да присказки. В чём же состояла реальная основа его шахматной силы?

Прежде всего, он обладал большей памятью и большим, с точки зрения кибернетики и вычислительной техники, быстродействием, чем другие гроссмейстеры. А это имеет важнейшее, решающее значение, когда фигуры на доске обладают большой подвижностью. Поэтому Таль часто шёл на трудные позиции, лишь бы получить большую подвижность фигур; тогда могли сказаться, с одной стороны, его уникальная способность к счёту вариантов, быстродействие и память, а с другой стороны, — недостаток времени на обдумывание у противника и неумение в этих условиях разобраться в огромном дереве перебора вариантов.
Такой утилитарный подход к шахматам обеспечивал достижение цели, но дорогой ценой. Он приводил к односторонности стиля игры, к сужению творческих возможностей и в зародыше таил вероятность грядущих неудач. В матч-реванше мне удалось доказать, что творческие изъяны игры талантливого рижанина сильнее его феноменальных счётных способностей...

— В матч-турнире на первенство мира 1948 года вы добились убедительной победы над сильнейшими шахматистами того времени. В последующих поединках за шахматную корону, не считая матч-реваншей, такого превосходства над претендентами уже не было. Чем это объясняется?
— В своё время Морфи, Стейниц, Ласкер, Капабланка и Алехин определенно превосходили своих современников, и прежде всего по таланту. Естественный отбор сильнейших шахматистов мира происходил среди сравнительно узкого круга лиц, и этих шахматистов было не так уж много. Имена их известны всем. В дальнейшем, я имею в виду 1950—1960-е годы, массовая база шахмат стала столь велика, что круг сильнейших заметно вырос, и на шахматном Олимпе стало тесновато. Добрый десяток гроссмейстеров обладал и ярким талантом, и завидным здоровьем, и боевым характером, и глубокой специальной подготовкой.

Хотелось бы особо отметить значение специальной подготовки. Иногда она бывает интуитивной, другой раз состоит в том, чтобы свести к минимуму влияние противника. Во всяком случае, можно утверждать без боязни совершить грубую ошибку, что талант в формировании современного сильного шахматиста уже не является определяющим фактором.
Причин поражения в равной борьбе бывает много, но, может быть, самая существенная — настроение шахматного бойца, или «форма», в которой он находится. Бывают периоды хорошего настроения, иногда периоды плохой формы. Почему такие периоды бывают? — это уже другой вопрос, но они бывают, и никуда от них не денешься.

— Михаил Моисеевич, вы неоднократно говорили, что для достижения высоких результатов шахматист должен обладать четырьмя качествами — талантом, стойким характером, специальной подготовкой и выносливой, трудоспособной нервной системой. Все ли чемпионы мира обладали этими качествами?
— Далеко не все, пример тому Капабланка. Из четырёх необходимых качеств в полной мере он обладал лишь двумя: талантом и трудоспособностью. А так как трудоспособность его была не выше, чем у многих других гроссмейстеров, а успехов он достиг выдающихся, то остаётся лишь почтительно склониться перед его поистине феноменальным шахматным талантом. Не случайно сразу же после смерти Капабланки Алехин сказал, что такого величайшего шахматного гения мы никогда более не увидим.

В чём же состоял талант Капабланки?
Шахматист за доской должен принимать решения в оригинальной ситуации, ибо шахматные позиции редко повторяются в турнирной практике. Но всё же есть ряд способов сделать некоторое множество этих позиций менее оригинальными, более привычными. С этой целью шахматный мастер применяет ограниченное число дебютов, готовит дома и связанные с дебютом планы игры в середине партии. Всё это облегчает работу по принятию решений за доской.
Капабланка долгое время был в значительной мере избавлен от этих забот. Конечно, осторожности ради он предпочитал начала, где неожиданности в области дебюта были сведены к минимуму, но в целом ему было безразлично, что играть. Итак, Капабланке незачем было готовиться к партии. Его талант состоял в использовании алгоритма поиска хода в оригинальной позиции, — алгоритма, которым, в основном, он пользовался интуитивно.

В молодые годы этот алгоритм поиска делал его владельца непобедимым. Достаточно напомнить, что к тому моменту, когда 33-летний Капабланка завоевал первенство мира, он проиграл всего лишь 8(!) турнирных партий. Ни один шахматист никогда не демонстрировал ничего подобного.
Можно ли ответить на вопрос, в чём состоит капабланковский алгоритм поиска, зная лишь результаты применения этого алгоритма — партии, некоторое число анализов, высказываний? Увы, пока о секретах алгоритма Капабланки можно лишь догадываться.

Человек, играя в шахматы, сочетает счёт вариантов перебора ходов с так называемой позиционной игрой, когда идёт борьба за улучшение ситуации на отдельных полях доски, когда накапливаются мелкие преимущества. Капабланка добивался поразительной гармонии счёта вариантов и позиционных тонкостей, тесного взаимодействия всех фигур. В его партиях обращало на себя внимание отсутствие отдельных ходов, для его игры было типично переплетение тонких планов игры с красивыми жертвенными комбинациями и точными манёврами. Так же, как и у гениального пианиста создаётся звуковая картина, а не просто слышны отдельные звуки, извлекаемые каждым ударом пальцев по клавишам.
Итак, секрет его алгоритма нам пока неизвестен. Но значит ли это, что шахматисты не узнают секрета капабланковского гения? Может быть, когда-нибудь и узнают ...

— Когда в конце 1930-х годов мне предложили вести шахматные занятия с наиболее талантливыми ребятами в Ленинградском Дворце пионеров, я впервые задумался над тем, как лучше всего юному шахматисту продвигаться вперёд. Я решил, что главное — в развитии самостоятельности. У меня лично не было наставника, тренера в том смысле, как это понимают теперь. И всё же учителей у меня было много: книги и журналы, сверстники и мастера старшего поколения — мои партнёры за шахматной доской. Сам я решал, что у них надо заимствовать, а что не заслуживает внимания. И стал самостоятельным. Шахматист должен принимать независимые решения, иначе он не будет мастером своего дела. С этих позиций и следует подходить к занятиям с юными шахматистами.

Напрашивается и такое решение: вообще не учить ребят, пусть учатся сами, вот и будут самостоятельными. Это было бы ошибкой. Учить обязательно надо, но так, чтобы ребята росли настоящими, самостоятельными шахматистами.

Видимо, я тогда нашёл и хорошую методику — занимались один раз в две недели, все вместе, человек 10—12. Однако к каждому слушателю подход был индивидуальный. Характер заданий определялся качествами ученика. Например, кто-то неудачно разыгрывал начало партии или эндшпиль, это и определяло тип и тему задания.

В дальнейшем (1960—1980-е годы) организационные формы занятий с юными шахматистами изменились: стали проводиться сессии — осенняя, зимняя и весенняя. Однако методика осталась прежней. Занимаемся мы вместе, но рассматриваем при этом игру одного слушателя. Он комментирует свои партии, отчитывается по заданию. Именно таким образом можно познать душу юного шахматиста, изучить как его достоинства, так и недостатки. По ходу обсуждения даём* ему советы, критикуем, а все остальные ученики в это время с одной стороны, мотают на ус с другой — участвуют в обсуждении. В заключение слушателю даётся устная характеристика его творчества и спортивного лица и вручается индивидуальное задание, которое должно помочь его дальнейшему совершенствованию.

— Некоторые люди считают, что шахматы — это сочетание науки, спорта и искусства. Чем, по-вашему, являются шахматы и в чём их притягательная сила?
— Прежде всего договоримся, что наше решение будет основываться на положениях, высказанных классиками марксизма. Если исходить из этих позиций, то можно определённо утверждать, что шахматы не являются наукой, поскольку наука, по Марксу, обязательно должна изучать законы природы, общества или мышления, а шахматы всего лишь исторически сложившаяся условная схема, придуманная человеком. Научный элемент в шахматах, конечно, есть, но играет подчинённую роль. Никто не станет утверждать, что лёгкая атлетика — наука, только лишь потому, что бегун готовится к соревнованиям, основываясь на выводах спортивной медицины. Кое-кто принимает логический элемент в шахматах за научный. Мне это кажется несостоятельным. Логика в шахматах является не научным, а художественным элементом.

Таким образом, шахматы могут быть только игрой либо искусством. Наиболее распространён взгляд на шахматы как на интеллектуальную игру. Эмануил Ласкер, например считал, что главное в шахматах — борьба. Это естественно — шахматы имеют форму игры, соревнования. Однако не следует думать, что если шахматы имеют форму игры, соревнования, то это в какой-то степени является их недостатком. Наоборот, игровая форма шахмат — их притягательная сила. Человек всегда стремится к борьбе, к соревнованию…
Бесспорно также, что на первой стадии своего развития шахматы были только игрой. Но постепенно они стали завоёвывать всё большее признание, большую популярность. Появилась теория, обширная литература, развивалась композиция (задачи и этюды), появились ценные в эстетическом отношении партии мастеров, — партии, которые приносят удовлетворение множеству шахматистов на земном шаре. Сейчас большинство авторитетов признаёт, что шахматы уже не только игра, но и искусство.

Маркс писал: «Предмет искусства... создаёт публику, понимающую искусство и способную наслаждаться красотой». Известно также, что искусство — одна из форм общественного сознания, отображающая действительность в художественных образах. А какую действительность, какую реальность отображают шахматы, если они, как мы уже говорили, — схема, выдуманная человеком?

Ценность шахмат как раз и состоит в том, что с их помощью (точно так же с помощью скрипки можно создавать и передавать музыкальные произведения) можно создавать произведения, которые доставляют ценителям художественное удовлетворение. Здесь ценитель восхищается творческой, логической стороной мышления, в форме специфических художественных шахматных образов получает представление о мышлении человека. Мышление же человека несомненно является реальностью. На этот счёт сомнений быть не может. Ведь существует наука, кстати, очень древняя, изучающая законы мышления, — логика.

По шахматным партиям мы судим о характере мастера, его специфических шахматных способностях, остроумии, изобретательности, о фантазии и глубине его мысли, настойчивости и энергии. Это и производит через посредство шахматных образов художественное воздействие на ценителя, когда он разыгрывает интересную партию или решает хороший этюд. Строгость, законченность и сила логических построений, заключенных в содержательной партии, и вызывает ощущение красоты шахмат, те эмоции, которые знакомы каждому шахматисту.
Принимая во внимание силу эстетического воздействия шахмат, а также их популярность, мы вряд ли допустим ошибку, если будем считать шахматы искусством. Необходимо, однако, помнить, что шахматы всегда бывают игрой и лишь изредка полноценным искусством, — уж очень редко удаётся создать партию, подлинно ценную в художественном отношении.

— Влияют ли каким-то образом эти две стороны шахмат — спортивная и художественная — на формирование и стиль шахматиста?
— Несомненно. Существует два подхода к изучению шахмат. Одни склонны по своему характеру видеть в шахматах прежде всего игру. Они мало заботятся о цельности партии, их мало беспокоит, если партия случайно, из-за грубого промаха изменит свой характер. Соответствующим образом подобные шахматисты и готовятся к соревнованиям.

Шахматисты другого типа ценят каждый ход на вес золота, они стремятся к созданию цельной партии и нередко играют слабее после случайного промаха. Изучая шахматы, они стремятся прежде всего познать шахматную истину, а затем уже «перехитрить» партнёра. Следует оговориться, что в действительности нет таких крайних разделений среди мастеров, ибо для того, чтобы побеждать, надо быть и художником, и спортсменом. Но, конечно, качества спортсмена и художника присущи отдельным мастерам в разной степени.
Каждый мастер, разумеется, волен изучать шахматы, сообразуясь со своими вкусами. Но бесспорно, что при равных возможностях чаще побеждает тот, кто добивается единства этих двух сторон шахматного мастерства. Нельзя добиться спортивных успехов без солидной творческой базы, так же как нельзя создавать полноценные шахматные партии без хорошей спортивной подготовки. И всё же мне кажется, что в наши дни молодой человек может проявить в шахматах максимум своих способностей, если он прежде всего будет изучать содержание шахмат, а затем уже их особенности, связанные с игрой, со спортивной борьбой. Лишь этот путь способен обеспечить длительный и прочный успех.
 

— Михаил Моисеевич, в 1939 году вы опубликовали статью «О моих методах подготовки к состязаниям». Она оказала заметное влияние на дальнейшее развитие советской шахматной школы и завоевание лидерства на мировой арене. В чём суть вашего метода и пригоден ли он в наше время?
— Над методом подготовки к соревнованиям я начал работать еще в 1933 году, пытаясь выработать оптимальный режим шахматиста во время турнира. В чемпионате страны 1939 года, то есть спустя шесть лет, был подведён первый итог этой работы и опубликована статья. В ней говорилось и о дебютных системах, и об эндшпиле, и об изучении творческого и спортивного лица противников, и о распределении времени в течение партии, и как анализировать отложенные позиции, и о многом другом.
Соль моего метода, то есть то, что его отличало от известных ранее, заключалась в характере подготовки дебютных систем. Дебютные новинки известны давно; обычно это какой-либо трюк или позиционная неожиданность. Такая новинка годится на одну партию. Как только она становится известной, она теряет ценность.

Мне удалось разработать метод, при котором «дебютная новинка» оказывалась запрятанной далеко в миттельшпиле, она имела позиционное обоснование нового типа, она не имела «опровержения» — в привычном смысле этого слова. Лишь проделав большую работу, лишь преодолев шаблонные позиционные представления, лишь проверив контридеи в практической борьбе, можно было отыскать истину и вместе с ней подлинное опровержение.

Поэтому мои дебютные системы жили годы, из турнира в турнир принося успех своему изобретателю. Иногда они подолгу находились в резерве, в ожидании того момента, когда другие к ним наконец подойдут и можно будет их применить на практике, — тогда с помощью этих систем можно было разить недоста¬точно подготовленных партнёров. Не случайно, что, когда эта система подготовки созрела, в период 1941—1948 годов я победил подряд в восьми соревнованиях, в которых сыграл 137 партий и набрал в них 104,5 очка (76,3%)! Конечно, мне тогда было 30—37 лет — период, наиболее благоприятный для шахматного творчества, — но нельзя же всё сваливать на возраст. Возраст создал условия необходимые, система подготовки — достаточные.

Был найден творческий метод, который позволил реализовать поставленную цель — завоевать звание чемпиона мира. Не только я стал играть лучше; некоторые гроссмейстеры также стали пользоваться этим методом, а основная группа советских мастеров получила необходимую информацию, в каком направлении теории начал надо трудиться.
Кстати, тот факт, что эта система подготовки была опубликована, не мог нанести ущерба её автору, так как системой этой могут пользоваться лишь те, кто имеет талант исследователя и не избегает работы.
Думаю, что основные положения моего метода не устарели и сегодня.

Исследовательское направление советской шахматной школы время от времени подвергалось критике. Так, в 1950 году гроссмейстер Г. Левенфиш считал, что подготовка мастера снижает значение импровизации и вообще творческого элемента в шахматах. И в наши дни иногда утверждают, что это направление устарело, оно, якобы, было пригодно лишь в «эпоху дилижансов». Практика — критерий истины, а факт остаётся фактом: подготовка шахматиста, его исследовательская работа ведёт к повышению практических результатов.
Нельзя не упомянуть ещё об одной возможности совершенствования, которую я всегда стремился использовать. Искусство шахматного мастера в основном заключается в умении анализировать шахматные позиции; правда, мастер, сидя за доской, должен уметь анализировать довольно быстро и не передвигая фигур, но в конце концов расчёт вариантов для оценки позиции — это и есть искусство анализа.

Домашний анализ имеет свои специфические особенности: мастер не ограничен во времени и может передвигать фигуры. Несмотря на эти различия, между анализом и практической игрой есть также и много общего. Известно, что почти все выдающиеся шахматисты были превосходными аналитиками.
Вывод отсюда напрашивается сам собой — кто хочет стать выдающимся шахматистом, должен совершен¬ствоваться и в области шахматного анализа.

Надо упомянуть ещё об одном существенном отличии анализа от практической партии: если во время партии ваша аналитическая работа непрерывно проверяется критически настроенным партнёром, то во время домашнего анализа легко можно оказаться необъективным. Чтобы бороться с этим, чтобы бороться также с плохим качеством анализа, полезно отдельные аналитические работы делать достоянием гласности. Это даёт возможность услышать объективную критику. Иначе говоря, опубликованный анализ или просто комментирование партий для печати — вернейшее средство совершенствования.
Разумеется, примечания к партиям, написанные «на ходу», за 1—2 часа, никак нельзя признать анализом. Такой «анализ» играет только отрицательную роль, ибо может превратиться в дурную привычку.
Мне кажется, что основная ценность примечаний мастера (к своим партиям, конечно) состоит в том, что они являются отражением хода мыслей автора во время партии, — при том непременном условии, что примечания написаны искренне.

Для того чтобы принять хорошее решение, нужно соответствующее устройство — мозг или компьютер — и программы, позволяющие это устройство успешно использовать. Ранее мозг человека был вне конкуренции, но теперь положение изменилось наиболее производительные компьютеры превосходят человеческий мозг. Машины уже научились быстро и с предельной точностью решать узкие задачи. Это и даёт надежду на то, что с помощью компьютеров можно будет принимать более сильные решения, чем те, на которые способен человек.

Почему же именно шахматы выбраны моделью для научных исследований? Потому, что эта древняя игра, как и многие проблемы управления строится на решении задач переборного типа. Для точного их решения необходимо сформировать дерево перебора всех возможностей в шахматах — вариантов. Для сложных задач полное дерево перебора может быть весьма большим как в шахматах, а иногда и бесконечно большим. Подсчитано, например, что число всех возможных расстановок фигур на шахматной доске достигает 10¹²⁰. В качестве курьёза укажем, что с того момента, как человек обрёл дар речи, все люди земли произнесли «всего» 10¹⁶ слов.

Несмотря на то, что работа над созданием шахматных компьютеров ведётся в разных странах, пока качество программ слабое по сравнению с человеком. Задача, стало быть, состоит в том, чтобы обеспечить компьютер такими же сильными программами, какими обеспечен человек. А для этого необходимо познать методы мышления шахматного мастера, формализовать и передать их компьютеру в виде программы. Только тогда искусственный мастер сможет превзойти живого. После этого останется лишь перенести эти «шахматные методы» в другие задачи, имеющие уже практическое значение, — планирование, управление экономикой.
Задачи эти — переборного типа. Человек их решает, формируя «дерево перебора», компьютер — тоже. Но в дереве компьютера, если говорить об известных шахматных программах, число рассматриваемых позиций доходит до миллионов, а в дереве человека — в десятки тысяч раз меньше. При этом человек-мастер играет хорошо, а компьютер — слабо.

Очевидно, в этом и состоит секрет успеха человека; он интуитивно пользуется методом, позволяющим успешно ограничивать число рассматриваемых позиций, а компьютер тонет в громадном объёме перерабатываемой информации.

Почти тридцать лет назад я начал размышлять над этой проблемой. Четырнадцать лет назад была начата работа над шахматной программой, впоследствии названной «Пионер», моделирующей мышление шахматного мастера.
Работа над программой оказалась непростой, но она продвигается вперёд. «Пионер» уже успешно решает сложные шахматные позиции, взятые из этюдов и турнирных партий. Его анализ вряд ли можно при этом отличить от анализа хорошего шахматного мастера. Хорошие «способности» показывает «Пионер» при решении прикладных задач планирования, где не требуется такая сложная позиционная оценка, как в шахматах. К примеру, месячный план ремонта оборудования электростанций «Пионер» составил за одну минуту.

По моему глубокому убеждению, поиски на стыке науки и шахматной игры не только интересны, но и необходимы, потому что могут принести весьма полезные результаты.