Фрагменты из интервью с венгерским гроссмейстром Лайошем Портишем

 

 

«Вознаграждение моё и наказание - шахматы...»


В какой мере сыграли роль ваше детство, семейные условия в том, что вы стали шахматистом по призванию, профессионалом?

Среди чудесных игр моего детства шахматы поначалу не означали больше, чем, скажем, игра в индейцев или футбол с пуговицами. Но когда я вкусил радость победы на домашних состязаниях с моим младшим братом Ференцем Портишем, который позднее стал международным мастером (и чей сын ныне уже кандидат в мастера), а потом и у взрослых удавалось выигрывать в товарищеских встречах, то тяга к королевской игре, можно сказать, «заразила» меня на всю жизнь. Вероятно, от своего отца - мастера-жестянщика - унаследовал я потребность в качественной работе, а также сознание того, что в основу собственного достоинства и самоуважения человек должен заложить плоды своего труда.
Возможно, что подсознательно в сторону шахмат толкало меня также и то, что здесь человек предоставлен самому себе. Ему не приходится следовать за навязанными ему извне установками, и он может, независимо от обстоятельств, отстоять свободу своей мысли. Но мне думается, что решающим, хотя и продолжительное время только интуитивным, мотивом было то, что я уже в детстве осознал: в шахматах воплощается истина. Наша игра - это такая область человеческой деятельности, где можно одержать победу честными средствами.

 

Аттестат вы получили круглым отличником. Не было ли у вас помыслов добиться самовыражения в какой-либо иной творческой области?

Признаюсь, я учился лишь по долгу, ну, разве ещё потому, что не был уверен, смогу ли прожить шахматами, дадут ли они мне достаточно средств к существованию. Больше всего пользы, как выяснилось позднее, принесло мне изучение русского языка, с которым я так тяжело уживался будучи школьником: слишком уж затруднительной казалась мне русская азбука. В гимназические годы меня часто освобождали от уроков для участия в шахматных соревнованиях. Так получилось, что кроме шахмат меня по-настоящему интересовали только спорт и музыка. И это влечение остаётся поныне. Я много лет играл на скрипке и лишь из-за шахмат перестал регулярно заниматься музыкой. Пока пальцы подчинялись мне, до самого последнего времени, я частенько доставал скрипку и смычок. Теперь учусь пению.
Должен сказать, что в утверждении моей шахматной стойкости и способности бороться сыграли заметную роль занятия физкультурой и спортом. Поскольку я родился в приречном городе, то рано научился плавать, пожалуй, и фехтовал довольно-таки ловко, а в футбольной команде меня поставили вратарём. И в дальнейшие годы я занимался гимнастикой, бегом, тренировался с гирями, играл в теннис, да и теперь тоже постоянно бываю в плавательном бассейне. В музыке меня захватывает гармония, исходящая из глубины души и интеллекта, а в спорте - стремление к справедливости и красоте.
Мне кажется, «изначальное» влечение к эстетичности и даже элегантности я чувствовал, вероятно, и потому, что сильное впечатление произвёл на меня Пауль Керес, который в 1952 году после победы на мемориале Гезы Мароци дал сеанс одновременной игры в моём родном городе Залаэгерсеге. Мне единственному из 25 участников удалось добиться ничьей. Я знал, что Керес - один из величайших шахматистов мира, но меня заворожили также его внешность и манера держать себя.

 

Какие шахматные книги попали вам в руки раньше всего и запечатлелись в памяти? Кто был вашим идеалом шахматиста в юности?

К нам, в провинцию, в первые послевоенные годы попадало немного шахматных книг. Мой учитель Антал Чути дал мне однажды прочитать том Мароци по теории дебютов - из него выписал я карандашом варианты.
В школьные годы на меня - но, думаю, здесь я не был одинок - наиболее глубокое впечатление произвёл стиль Гедеона Барцы. У него научился я реализации маленьких преимуществ и усвоил, что, шахматная партия - это не только серия ходов, но и цепочка мыслей, вязь замыслов. Первыми зарубежными маэстро, которых я изучал, были Рубинштейн и Нимцович. Потом меня пленил Капабланка - он и стал идеалом моей юности.

 

Какое воздействие оказала на вас советская шахматная школа? В какой мере её влияние отразилось на ваших шахматных взглядах?

Безграничную ценность имеют для меня те истины, которые открыл моему взору Ботвинник. Его высказывания явились откровением. В ту пору, когда я изучал его партии, на моём счету уже были международные достижения, и всё же именно у него перенял я любовь к систематической исследовательской работе. Хотя я не был знаком с его знаменитой статьёй, которую он написал о своём методе подготовки к соревнованиям, но интуитивно ощутил действенность его системы. Считаю огромным для себя везением, что, став гроссмейстером, я имел возможность встречаться за доской с представителями ряда поколений советских шахматистов, обмениваться с ними мыслями. Никого мне не хотелось бы выделить, но снова должен упомянуть Кереса: меня буквально покоряло неописуемое спокойствие, проявляемое им даже в самые критические моменты партии. Настоящим наслаждением было анализировать вместе с ним, но это же могу я сказать и о Василии Смыслове, который, подобно мне, является приверженцем более неторопливого анализа и с кем я чувствую глубокое духовное родство и по причине обоюдной любви к музыке. Никогда не позабыть доброжелательность и сердечность чемпиона мира Тиграна Петросяна во время моего пребывания в столице Армении.

 

Почему так мало анализов даёте вы для прессы и почти не выступаете в литературном жанре?

Хотя мне не приходится жаловаться на отсутствие трудолюбия и усидчивости, однако времени для литературной работы всё же не остается: слишком обременён турнирными обязательствами. Но я не отказался от того, чтобы обобщить уроки своего творческого пути в шахматах. И если однажды - питаю надежду, что как можно позднее, - перестану выступать в соревнованиях, то хотел бы написать книгу, заглавие которой уже знаю: «Шахматы - мой крест». Я хочу пересказать тот путь, который прошёл в надеждах и отчаяниях, чтобы найти зачастую скрытые, потайные, сокровенные истины шахмат и посредством их приблизиться к истинам жизни.
Для меня шахматы всегда были подобны неусыпно бодрствующей совести, бдительно стерегущему сказочному гному, грозному стражу, который тотчас же накажет, если совершу что-либо неправильное, дурное. За ошибочные решения мне не раз приходилось расплачиваться на шахматной доске, поэтому я и в жизни тоже старался избегать неверных решений, хотя это отнюдь не всегда удавалось. Мне думается, что если шахматы учат даже только тому, чтобы уважать соперников, своих противников, доискиваться до причин, развивать и совершенствовать свои познания и мастерство, быть объективным и вести борьбу корректно, то уже и в этом случае они имеют огромное общественное значение. В шахматах всегда должна обнаруживаться истина, но надо принять также к сведению и то, что эта истина не всякий раз открывается нам.

 

Вёл беседу Петер Силади.


64 - Шахматное обозрение № 9, май 1987 г.