01.01.1970

 А. АЛЕХИН 


О «ТЕХНИКЕ» ШАХМАТНЫХ МАСТЕРОВ
(По поводу турнира в Бледе)

 

I 

Не знаю в точности, как при чтении ежедневных отчётов о больших международных шахматных состязаниях широкая публика, да даже и большинство любителей представляют себе ход шахматного турнира,— внешнюю его обстановку и внутреннее его значение. Думается, однако, судя по часто задаваемым мне вопросам и высказываемым предположениям, что это представление довольно далеко от действительности.

 

Прежде всего, если говорить об актёрах той трагикомедии, которую, в большей или меньшей степени, представляет собой международный шахматный турнир, — об его отдельных участниках, то многое в их деятельности кажется большинству «непосвящённых» сложнее, чем оно есть на самом деле, и кое-что много проще.
Сложнее представляется, например, так называемая «подготовка» к турниру: любителям, прочитавшим, что такому-то мастеру с именем вскоре придётся защищать свою репутацию во многонедельной борьбе с полновесными (или почти) противниками, рисуются обычно — по аналогии — картины известных им по описаниям тренировок корифеев физического спорта — бокса, футбола, тенниса, — т.е. за известный срок до состязания строгий, точно выработанный режим и специфическая подготовка, усиленное занятие шахматами, выработка новых приёмов (дебютных вариантов), проверка и уточнение старых и т.п.

 

На основании своего долголетнего опыта и наблюдения деятельности других мастеров я могу смело утверждать, что такого рода «тренировка», необходимая при физическом спорте, в применении к шахматам совершенно ошибочна, и в тех сравнительно редких случаях, когда она применялась, потерпела полное фиаско. Почему — объяснить не трудно. Прежде всего, при сравнении чемпионатов физического спорта с шахматными турнирами, бросается в глаза громадная разница в продолжительности того и другого вида борьбы.

В то время, как атлет, боксёр, футболист может в течение нескольких недель, или даже месяцев, накапливать силы и опыт для своего выявления в продолжении всего лишь нескольких часов, шахматист перед серьёзным турниром или матчем обязан заготовить запас выносливости, нервов и волевой энергии на несколько недель.

Из этой существенной разницы в «темпах» состязаний, естественно, вытекают и разные методы подготовки: боксёр должен ставить себе целью в определённый день, к определённому часу дать свой физический и психический (поскольку это необходимо для успешного исхода борьбы) максимум. Вопрос, какая реакция наступит после конца недолгого состязания, для него не играет роли. Шахматисту же, готовящемуся сыграть 15—20 турнирных партий и сознающему, что продержать себя на высшей точке напряжения в течение всего этого срока выше сил человеческих, — нужно постараться успешно разрешить вопрос о распределении своей волевой энергии так, чтобы её хватило до конца состязания.

Какова же должна быть сообразная с этой целью подготовка? Двух родов. Прежде всего — и это элементарно — обращается внимание на приведение своего физического «я» в наилучшее состояние.

 

Но в то время, как для каждого вида физического спорта существуют на этот счёт вполне точные, указанные многолетней практикой правила, применяемые к каждому борцу, — физическая подготовка шахматиста, стоящего перед длительной и исключительно напряжённой умственной работой, при которой тело только не должно мешать, трудно поддаётся обобщающим законам. Не трудно, зато, в противоположность каким-либо положительным правилам, установить то, чего шахматный мастер не должен делать за несколько недель, отделяющих его от ответственного состязания.

 

В вопросах заботы о своём физическом «я», избегая могущих повлиять на здоровье эксцессов, не прибегать к какого-либо рода особым непривычным экспериментам с целью привести себя в исключительную физическую «форму». Этого не нужно делать, так как с такого рода экспериментами связан двойной риск: объективный — трудно предвидимый момент неизбежной реакции после хотя бы и самого невинного «dopping» и субъективный — страх, при малейшей неудаче в турнире, что реакция уже наступила. Лучше поэтому, на мой взгляд, придерживаться в смысле «физики» перед турниром золотой середины: думать о теле, но без напряжения, без страха за будущее, словом, «se leisser vivre».

 

Значительно сложнее другая сторона подготовки к турниру — подходы специально технический и психический. Поэтому надо ещё менее применять, общие мерки, чем в подготовке спортивно-физической.

 

Рассмотрим два наиболее часто встречающихся случая — двух мастеров. Первый, не имевший времени, в силу обстоятельств своей жизненной карьеры, в течение, скажем, двух-трёх лет участвовать в серьёзных состязаниях. Играть в шахматы ему за это время приходилось, но только так называемые «лёгкие» партии — «Kaffehauspartien». При всей самоуверенности и подсознательной переоценке, которая является характерной для всякого сильного шахматиста, такой мастер, стоящий перед серьёзным состязанием, не может отделаться от, может быть, преувеличенного страха, оказаться отставшим, в смысле научно-теоретическом и недостаточно тренированным в смысле практической борьбы. Его задача внутренней подготовки должна будет заключаться в преодолении этого, повторяю, в большинстве случаев, преувеличенного страха. Для этого ему достаточно будет сыграть несколько серьёзных партий с игроками, равного ему (а может быть, даже лучше — немного низшего) класса, с целью «набить себе руку» и вернуть необходимый для турнира минимум спортивного равновесия.


Что же касается «теоретической» подготовки, т.е. выбора и анализа определённых дебютных вариантов, то этот метод, бывший весьма в ходу в довоенное время и получивший своё полное развитие в период восхода и спортивных триумфов Рубинштейна, теперь мало-помалу отходит в область предания. И понятно почему: эпоха возрождения, переживаемая в настоящий период шахматной мыслью, имеет в основе своей отрицание прежних, почти исключительно аналитических методов подхода к начальной стадии партии.

 

Выдающиеся мастера послевоенной эпохи поставили во главу угла — и с неизменным как спортивным, так и художественным успехом — идею общего плана шахматной партии; плана, которому должны с момента его возникновения быть подчинены все отдельные тактические идеи, все дебютные варианты.

Поэтому современное понимание шахмат требует от мастера прежде всего усвоения духа избираемого им начала; подобно тому, скажем, как актёру прежде чем изучить слова создаваемой им роли, необходимо проникнуться образом, влить в себя душу изображаемого лица.

В обоих случаях детали (тут — мелочи роли, интонации, внешний облик, там — отдельные ходы, дебютные «трюки» и т.п.) должны явиться сами собой. Поэтому, по моему убеждению, изучение и подготовка «вариантов» даже для находящегося вне «training» мастера является доказательством неправильности подхода к сущности шахмат и должны, следственно, повести к отрицательным результатам.

 

Другой типичный случай — мастера «переработавшегося», т.е. в предшествующие большему турниру месяцы истратившего в турне, в сеансах, лекциях, писании специальных технических статей или книг значительный запас своей специфической энергии. Чего опасаться такому игроку, как готовиться к турниру?

 

Подготовка эта должна быть разделена на две фазы: во-первых, игрок должен суметь заставить себя забыть шахматы и отвлечься от них любым родом деятельности — безразлично, физическим или умственным; во-вторых, непосредственно перед состязанием он должен как бы вновь возродиться к шахматам, почувствовать к ним вкус. Каким образом этот вкус возбудить, вопрос чисто индивидуальный: будет ли исходной точкой стремление к материальным выгодам, будет ли честолюбие, будут ли наболевшие вопросы чистого искусства — это второстепенно.
Важно, чтобы игрок мог настолько осознать себя, чтобы один из этих трёх основных подходов превратить перед турниром в могучий рычаг будущего творчества. Если же он не сумеет этого добиться, лучше ему вовсе отказаться от борьбы, в которой не может быть ни самовыявления, ни, следовательно, внешнего успеха. Шахматный мастер-художник должен в турнире быть, прежде всего, борцом — в широком общечеловеческом смысле этого слова.

 

Другая, совсем различного «плана» задача выступает перед игроком с момента начала турнира. С этого дня он превращается в диковинную в других областях невиданную помесь: схимника с хищником. Схимника — в самозабвенном служении той области истины-красоты, в которой он может дать свое максимальное выявление; хищника — в том чисто психологически-самодовлеющем подходе к окружающему миру, подходе, который единственно может, должен дать ему достижение поставленной себе — выше и вне себя — цели.

 

II

Чтобы представить себе деятельность мастера во время международного турнира, необходимо знать, хотя бы в общих чертах, какова обстановка этого рода шахматных состязаний. Обстановка эта зависит, прежде всего, от того, в какую из двух основных форм, выработанных за последние четыре десятилетия, вылилась организация данного турнира. Основное различие этих форм — в различии финансовых источников, обеспечивающих осуществление состязания.

Не шахматиста, быть может, удивит такая постановка вопроса, так как он, обычно следуя всё тому же закону аналогий, о котором я говорил в прошлой статье, легко может представлять себе шахматное состязание — будь то турнир, будь то матч — в виде доходного предприятия для его организаторов, подобно, скажем, матчам бокса. На деле это не так: шахматные состязания, где бы они ни происходили — в столичном городе, в большом ли курорте, — никогда не привлекали и, несмотря на теперешнее развитие и распространение шахмат, еще долго не будут привлекать того количества массового платного зрителя, которое могло бы окупить — не говорю превысить — сопряженных с турниром расходов.

 

Расходы эти — для большого турнира, с участием чемпиона мира или его ближайшего соперника, — обычно выражаются в сумме, колеблющейся между 7-ю и 15-ю тысячами долларов. Кто же и с какой целью обеспечивает обычно эту сумму? Источники эти бывают, как сказано, двух родов: в одном, наиболее часто встречающемся случае, необходимые суммы предоставляются с целью международного паблисити курортным управлением, дирекциями казино, изредка ярмарочными или выставочными комитетами.

 

Цель устройства турниров в этих случаях — отнюдь не стремление к непосредственному (т.е. во время самого турнира) привлечению массового посетителя. Многолетняя статистика с наглядностью подтвердила, что шахматистов-любителей, способных пожертвовать временем и деньгами, чтобы приехать смотреть на шахматный турнир, — как бы этот турнир не был интересен — очень немного, и, во всяком случае, слишком мало для того, чтобы из-за них тратить более или менее значительные суммы. Дело же совсем в другом, а именно в той многонедельной бесплатной рекламе, которую данный курорт, данное казино обеспечивают себе в мировой прессе в случае устройства интересного шахматного состязания на все время его продолжения. На такие турниры обыкновенно приезжают специальные корреспонденты больших европейских и американских газет, международных телеграфных агентств и крупнейших специальных изданий.

 

Совсем другой характер носят турниры, которые, в противоположность «курортным», могут называться «городскими». Во-первых, финансируются они обычно действительно шахматными организациями (местными клубами или союзами) при поддержке отдельных лиц — либо настоящих шахматных меценатов, либо стремящихся путём затраты сравнительно ничтожных сумм прослыть за таковых. Затем — и это главное — вследствие скромности средств собравшихся на состязание участников их обычно расселяют по разным гостиницам или частным домам, и поэтому вне турнирных часов они сравнительно мало между собою общаются. Общего духа творчества в такого рода турнирах поэтому меньше, чем в описанных выше, и удельный художественный вес их ниже. Ценность их, главным образом, в интенсификации местной, а в небольших государствах подчас и национальной шахматной пропаганды. Но всё же нужно признать, что при теперешнем повсеместном кризисе они для шахматного дела являются меньшим злом, чем полный маразм.

 

Шахматная битва в Бледе (август — сентябрь, 1931) была прототипом «курортного» турнира. Летняя резиденция короля Александра, с игрушечным по размерам озером, обрамлённым причудливой каймой покрытых соснами гор, мягкий, ровный климат, ряд построенных по последнему слову отельной техники паласов, особенно склонное к предупредительности — как к мастерам, так, и, в особенности, к представителям печати — курортное управление, не на шутку обеспокоившееся внезапным отливом (вследствие неожиданного обострения в июле финансового кризиса в Германии), в нормальных условиях относительно щедрой германской клиентуры, — всё это сделало внешнюю обстановку Бледской трагикомедии для актёров её, по крайней мере в начале, исключительно благоприятной.

 

В то время как в «городских» турнирах участвующие, проживая в различных гостиницах, встречаются друг с другом, как правило, лишь во время игры, — в турнирах «курортных» они, живя обычно бок о бок в гостинице-паласе, где происходит турнир, неизбежно должны, помимо шахматно-профессионального, создать между собой и какое-то человеческое общение. И вот первый вопрос встаёт перед мастерами в день приезда на турнир — вопрос о том, в какие формы это общение выльется, к какому виду его они должны в данном случае стремиться.

 

За двадцать с лишним лет моей шахматной деятельности я мог убедиться, что борьба в турнире (в особенности типа «курортного») происходит в двух плоскостях — вне доски и за доской. Психологический подход к этим двум моментам совершенно различен. Постараюсь обрисовать его в основных чертах.

 

Первая фаза — вне доски — человеческое общение с другими мастерами на фоне шахмат. Техника этого общения тем сравнительно более легка, что каждый мастер-художник не может не иметь в своем подсознании известной — большей или меньшей, в зависимости от объекта, — доли уважения к творчеству своего коллеги. Поэтому неизбежные встречи вне турнирной игры происходят обычно в атмосфере профессиональной доброжелательности — атмосфере, облегчающей каждому данному мастеру его главную в этот период времени задачу: всестороннее изучение своих будущих противников-конкурентов. Чем сознательнее, глубже будет проведено это изучение их, как шахматистов, и в одинаковой степени, как людей, чем больше мастеру удастся приблизиться к окончательному разрешению задачи — превратить своего завтрашнего противника за доской неведомого X в ведомый Н, — тем полнее будут шансы его на окончательный успех. Способы изучения по существу, разумеется, те же, что и при каком-либо другом виде человеческих взаимоотношений, — но только с той разницей, что ввиду ограниченности срока (2—5 недель) основная цель должна преследоваться с особой интенсивностью, с особым использованием всех благоприятных моментов.

 

И неважно при этом, что такой-то мастер знаком вам с давних пор, а другого вы встречаете в первый раз; духовный облик человека, а тем более художника, перерождается подчас в течение нескольких месяцев, подчас, ввиду особых обстоятельств, и в несколько дней. Естественное любопытство к человеку, развиваемое шахматами в большей или меньшей мере в каждом мастере-творце, должно быть, следовательно, к началу турнира претворено и обострено в любопытство к «новому» непознанному ещё человеку...

 

Людям, далёким от шахмат, быть может, покажется странным, почему следует придавать большую цену познанию духовной, физической и, скажу даже физиологической сущности своего будущего противника, чем тому, что принято называть его «шахматной формой», — склонности в данный момент к определённым началам, усилению (или ослаблению) в технике концов и т.д.? Да просто потому, что мастеру с надлежащим турнирным опытом знание человека-противника без труда поможет осознать, что на протяжении ближайших встреч можно от этого противника ожидать и как от художника, и как от борца. А в этом осознании весь смысл «подготовительной» части турнирной работы.

 

Теперь о борьбе за доской. С того момента, как мастер подходит к турнирному столику и садится за игру, он должен заставить себя забыть всё то, что он подчас со странным интересом изучил в свободное от борьбы время, он должен не думать о том, что перед ним сидит А, В, С — знакомый человек с определёнными нервами, быть может, болезнями, наверное, слабостями, и уж, конечно, большей или меньшей дозой специфического самовлюблённого честолюбия.
Нет, он должен с этого момента иметь дело только с доской, с вражескими силами, которыми управляет какой-то X, интереса к человеческому «я» которого не должно быть в сознании его никакого места. Всё сознательно-разумное должно быть направлено исключительно на драму боя, разыгравшуюся между 32 деревяшками на доске в 64 квадрата. Вся же масса знания о противнике-человеке в эти острые моменты борьбы должна быть упрятана в тайнике подсознания. Оттуда знание это будет помогать зарождению того, что на высотах шахматного творчества носит громкое название интуиции и что, по существу, как и в столь многих других областях, является не чем иным, как продуманно и всесторонне использованным опытом.

 

Переходя к деятельности отдельных участников турнира в Бледе, отмечу, прежде всего, что своим успехом там (так же, как и в 1930 году в Сан-Ремо) я считаю себя, главным образом, обязанным планомерному применению вкратце здесь очерченной системы подхода к длительному шахматному бою.

 

Статья печатается с сокращениями

 

 

Статьи педагогов