МОЙ ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ

Фёдор Богатырчук

 
 
ФЁДОР БОГАТЫРЧУК
 
Мой жизненный путь

 

Отец мой, сын священника, обладал приятным голосом, играл на скрипке и был дирижером церковного хора во Флоровском женском монастыре в Киеве. Он был домовладельцем и имел кое-какие средства, так что мы жили безбедно. Будучи лет сорока, он не устоял перед чарами одной из своих певчих, восемнадцатилетней златокудрой красавицы, женился на ней, и первым плодом их любви был автор этих строк, родившийся в 1892 году. Отец умер, когда мне не было пяти лет, и через два года мать вышла замуж за чиновника одного из правительственных учреждений. Отчим придерживался весьма либеральных взглядов, пел и играл на пианино и, по-видимому, был очень интересным человеком, ибо в нашем доме постоянно толклись представители разнообразного богемствующего люда, которых отчим угощал приятными разговорами, а мама — вкусными яствами. Вскоре, однако, капитал отца был прожит, и отчим скрылся с горизонта, оставив на попечении матери троих детей. Нелегко ей, бедной, пришлось выводить нас в люди. Мне, как старшему, довелось немало потрудиться, чтобы и ей помочь и самому закончить университет.
На такой либерально-богемистой основе возникло моё мировоззрение, в котором безграничная любовь к свободе и отрицательное отношение ко всякой несправедливости были смешаны с лёгким скептицизмом по отношению к так называемому общественному мнению. С такими взглядами я начал свою жизнь и остался в общих чертах верен им на протяжении всей жизни.

 
Американский писатель О.Генри, широко известный короткими рассказами с неожиданным концом, говорит в одном из своих шедевров, что жизнь только тогда ощущается полноценно, когда в ней помимо других эмоций испытаны наслаждение от напряжённой борьбы и упоение достигнутой победой. Качество или значимость борьбы и глубина эмоционального подъёма от достигнутой победы не столь существенны. Они могут быть одинаковы у знаменитого полководца, одержавшего решительную победу над врагом, и у альпиниста, достигшего вершины непокорённой доселе горы. Степени самоудовлетворения и гордости не могут быть выражены в цифрах, они всецело зависят от темперамента пережившего их человека.
 
В 1911 году, с которого я начинаю своё повествование, мне довелось впервые испытать удовлетворение от напряжённой умственной борьбы и ощутить сладость достигнутой победы. Свершилось это памятное событие на 64 полях шахматной доски, когда я, девятнадцатилетний юнец, завоевал первый приз и звание чемпиона в шахматном первенстве Киева. Ввиду того, что в турнире принимали участие уже известные в России игроки, эта победа выдвинула меня в ряды «многообещающих» молодых шахматистов. Иными словами, она позволила мне вступить в число рыцарей мифической богини Каиссы, которой я остался верен до преклонных лет. Второе место в турнире занял будущий гроссмейстер мировой славы Ефим Дмитриевич Боголюбов, а третьим был безвременно погибший в годы гражданской войны талантливый Александр Моисеевич Эвенсон.
 
К счастью, я не зазнался и не бросил учения, но даже, наоборот, значительно повзрослел и стал более ответственным в своих поступках. В последнем помог инспектор нашей гимназии Филипп Александрович Миловидов, отказавший мне в разрешении поехать на турнир в Петербург, приглашение на который я получил сразу же после своей победы. «Шахматы уже стоили вам второго года в пятом классе, и я не допущу, чтобы они стоили вам аттестата зрелости», — сказал он. Нужно добавить, что в доброе старое время шахматы только начинали приобретать популярность в России, и поэтому они меня целиком не поглотили, навсегда оставшись лишь верным спутником моего досуга.
 
В 1912 году я окончил гимназию и успешно выдержал заключительные экзамены на аттестат зрелости. Тогда же произошло и другое важное событие — выбор профессии. Воспитанному в идеалистических традициях тогдашней интеллигенции, мне представлялось наиболее достойным служение не здоровому, а страждущему человечеству — и я выбрал профессию врача. Киевский университет св.Владимира славился на всю Россию своим медицинским факультетом и был, кроме того, наиболее удобен по экономическим соображениям, ибо на мне лежала забота о семье, которой я должен был по мере сил помогать. Я подал прошение о приёме в университет и стал ожидать ответа.
 
В том же 1912 году состоялся Всероссийский турнир любителей в Саратове. Всероссийский шахматный союз выдвинул мою кандидатуру. Посланное мне приглашение было, конечно, с радостью принято, и я помчался в неизвестную даль, истратив на билет свои последние денежки. В турнире такого масштаба я принимал участие впервые и поэтому ехал туда с понятным волнением. Турнир проходил в огромных залах Дворянского собрания. Среди участников преобладала зелёная молодёжь. В те годы отношение общественного мнения к шахматам резко изменилось к лучшему, и поэтому шахматные общества стали усиленно покровительствовать выдвижению молодых талантов.
 
Встретили нас с типично русским гостеприимством и радушием. Уже через несколько туров я был в числе фаворитов. Некоторые прочили меня в будущие Капабланки, а один журналист позже написал, что я «могучий малороссийский чернозёмный дар». Первого приза я не получил, проиграв в одном из последних туров харьковскому студенту И.Розанову. Он-то и завоевал первое место, а мне пришлось довольствоваться дележом второго и третьего призов с самым «старым», примерно 30-летним С.Вигдорчиком.
 
Хотя мой успех и не был исключительным, он всё же выдвинул меня в ряды «подающих надежды». После турнирный банкет (и особенно количество выпитого на нём спиртного) был настолько грандиозен, что до сих пор не изгладился из моей памяти... Впервые в жизни я кое-что на шахматах подзаработал — достаточно, чтобы полностью оплатить расходы по поездке. В Киев я возвратился как раз к началу занятий в университете — и сразу же погрузился с головой в изучение медицинских премудростей. Учился я с большим рвением и увлечением и в шахматы в первый год учебы почти не играл. Единственным отвлечением от науки был начавшийся роман с моей будущей женой...
 
Студенты всех времён и народов всегда представляли и будут представлять среду благоприятную для возникновения и культивирования гуманитарно-политических идей. Не были исключением и студенты-медики, перегруженные учёбой. У нас всегда находилось время для так называемых летучих сходок, на которых горячо дебатировались животрепещущие политические проблемы. Время было либеральное, и начальство смотрело на эти сборища сквозь пальцы. Подобно большинству других студентов я считал тогдашнее правительство сугубо реакционным и ратовал за его обновление. О том, что получится впоследствии, никто из нас, включая и старшее поколение, не догадывался. Основным лозунгом была необходимость поломать старое, идиллическое же новое как-то само собой образуется. Политические демократии Англии, Франции и США были теми образцами, к которым мы все стремились.
 
Только теперь, после более чем полувекового опыта жизни при разных тоталитарных и демократических правительствах, я вижу, что «проклятый» царский режим был вовсе не так уж плох и, дай ему время, он не только сравнялся бы с приятными демократическими стандартами, но, возможно, в некоторых отношениях и превзошёл бы их. Но тогда все либералы «жаждали крови опостылевшего старого», которая пролилась на их же головы...
 
Шахматы принимали значительное участие в формировании моего морально-этического кредо. Я никогда не смотрел на них, как на набор простых деревяшек, поиграв которыми, можно поставить их на полку и забыть до другого раза. Я всегда был, есть и буду одним из тех энтузиастов, которые влюблены в фантастический мир шахматного измерения и пытаются очеловечить или перенести в жизнь многие из тех чувств и эмоций, которые они переживают при игре.
 
Многим может показаться странным, что такая сугубо индивидуалистическая игра, как шахматы, способствует развитию свойств демократической личности, но это несомненный факт. Прежде всего шахматист научается уважать чужое мнение, познавая на своём опыте, что существуют люди, которые понимают игру лучше него. Отсюда недалеко до признания превосходства других и в иных областях. На шахматах человек убеждается в том, что к конечной цели — победе или торжеству своей идеи — имеется много путей разной эффективности, часто скрытых от него, но доступных другим, более компетентным людям. «Много дорог ведёт в Рим» — любимое выражение шахматистов. Они научаются не забывать свои ошибки и стараются учиться на них и в игре, и в жизни.
 
Шахматист учится тому, что достижение успеха обусловлено не только личным талантом, но есть в значительной мере результат большего знания, достигаемого изучением теории всех стадий игры. Я видел, как большие шахматисты — Алехин, Боголюбов, Капабланка и другие корифеи работали над повышением своей квалификации, и, признаться, сам был не безгрешен в этом отношении. Шахматы учат своих адептов никогда не падать духом при неудачах. Особенно разительным примером непоколебимой веры в свои силы был Алехин, который после поражения играл с удвоенной силой. Хныкающий после поражения игрок никогда не достигнет успеха ни в шахматах, ни в жизни.
 
Укажу ещё на одно демократическое свойство шахмат: они способствуют избавлению от всякого рода расовых, религиозных, сословных и прочих предрассудков, столь распространённых даже в интеллигентной среде. Шахматиста ценят не по цвету кожи или по принадлежности к высокому роду, а по его искусству в игре. Я никогда не встречал знаменитых шахматистов, высказывавших антисемитские взгляды. Почитатели гения Ласкера и Тарраша не стали их ценить меньше из-за того, что они евреи.
 
(Прим.ред. Далее автор рассказывает о своей поездке на международный турнир в Мангейм летом 1914 года и злоключениях, связанных с началом первой мировой войны. — См. «Шахматы в СССР» № 11, 1991 год)
 
* * *
 
Хотя, вернувшись из-за границы, я упустил сравнительно немного времени с начала занятий, мне всё же пришлось год потерять. Переживания последних месяцев даром не прошли, и мне трудно было втянуться в рутину учёбы. В повторении курса был и плюс, я значительно укрепил свои знания в предметах теоретической медицины, что помогло мне в моей дальнейшей научной карьере.
 
Серьёзных шахматных состязаний во время войны не устраивалось, и все мы пробавлялись только лёгкими партиями. Постоянного шахматного клуба в Киеве не было, и шахматисты собирались в популярной Варшавской кофейне, в которой всегда можно было найти партнёра. О Боголюбове не было ни слуху, ни духу. Уже после окончания войны мы узнали, что он из Баден-Бадена переехал в близко расположенный Триберг и там женился на местной немке. Я увидел его снова только в 1923 году, о чём речь будет позже.
 
В Киев в те годы часто наезжал Алехин, служивший в полувоенном Всероссийском земском союзе, занимавшемся снабжением и организацией госпиталей ближайшего тыла. Его приезд всегда был событием для киевских шахматистов, и все мы окунались с головой в грёзы волшебного шахматного мира.
 
На второй год войны мой роман увенчался брачной церемонией со всеми атрибутами доброго старого времени, из коих больше всего запомнилась поездка в роскошной карете, запряжённой парой белых лошадей. В момент, когда я пишу эти страницы, промелькнуло уже 60 лет с того памятного дня. Много воды утекло, а любовь осталась той же. Тогда нам, конечно, не представлялось возможным дожить до такого шестидесятилетия, теперь же прожитые годы — не более чем сладкий миг...
 
 
* * *
 
ПОЗДНЕЙ зимой восемнадцатого—девятнадцатого годов (или ранней весной девятнадцатого, точной даты не помню) у меня неожиданно побывал Алехин, ехавший из Одессы в Москву. Он был в прекрасном настроении, никак не соответствующем тому, что ему только что довелось пережить и о чём он мне тогда ни слова не сказал. Не знаю, из каких соображений, но он показал мне только одну реликвию своей одесской жизни — билет члена коммунистической партии. Зная социальное и имущественное положение Алехина (сам он окончил Училище правоведения, в которое допускались только дети из знатных фамилий, его отец был предводителем воронежского дворянства, а мать — совладелицей знаменитой Прохоровской мануфактуры), я по тогдашней своей молодости был потрясён этим зрелищем пролетарского перевоплощения Алехина. Я ведь не знал обо всём, что довелось Алехину пережить после революции, и о том, как дошёл он до жизни такой. Об этом мне позднее поведал одесский мастер Вильнер.
 
Заброшенный стихией разбушевавшихся революционных страстей в Одессу, Алехин не смог обеспечить себе билет ни на один из пароходов, отправлявшихся в капиталистический мир, и был поставлен перед задачами: как выжить в первом в мире государстве рабочих и крестьян и как не потерять надежды сделаться чемпионом мира по шахматам. Какой-то из поклонников его шахматного гения устроил Алехина в наиболее надёжное место — в комиссию по изъятию ценностей у буржуазии (были и такие учреждения в те времена!).
Служба в комиссии требовала обязательного вступления в партию, что Алехин и сделал. Как он работал в упомянутом малопочтенном учреждении и каково было по пролетарским стандартам качество его работы, покрыто мраком неизвестности. Но вот в конце 1918 года грянул гром: Алехин был арестован местной ЧК. Тайна его дела навсегда похоронена в архивах «карающего меча пролетарского правосудия», известно лишь, что Алехин за свои преступления был судим (негласно, конечно) и приговорен к расстрелу. Вильнер сказал мне, что, будучи на работе в Одесском военном трибунале, он узнал о приговоре буквально за несколько часов до того, как он должен был быть приведён в исполнение, и немедленно послал телеграмму тогдашнему председателю Украинского Совнаркома Раковскому с просьбой спасти Алехина

 
К счастью, Раковский слышал о шахматном гении Алехина: он немедленно связался по прямому проводу с одесской ЧК. Из дальнейшего достоверно известно только одно: Алехин в ту же ночь был освобождён и направлен в распоряжение товарища Раковского. Возможно, что Алехин ни о приговоре, ни о последующих перипетиях даже и не знал, ибо пролетарская Немезида просто стреляла в затылки осуждённых, не заботясь о предварительном оглашении приговора. Как я уже сказал, его приподнятое настроение этого знания не обнаруживало.
Не веря во внезапное перевоплощение Алехина, каюсь, я и тогда и позже осуждал Алехина за его переход на сторону своих злейших врагов. Осуждал я и его будущую активность, о которой будет идти речь впереди. Только теперь, полвека спустя, я в состоянии посмотреть на алехинскую эпопею без каких-либо политических эмоций — и вижу ныне все происшедшее в ином свете...
* * *
 

Вначале мая 1920 года Киеву пришлось в девятый раз переживать смену власти. В первый раз это была Украинская центральная рада (УЦР) и далее по порядку: большевики, снова УЦР, гетман, снова УЦР, снова большевики, добровольцы и снова большевики. Теперь киевляне очутились под властью поляков, которых их прапрапрадеды могли бы вспомнить как прежних властителей. Нынешние потомки тех прадедов — забыли.

К своему удивлению, однако, четверть века спустя я увидел на краковской ратуше доказательство того, что поляки не забыли: там висел герб Киева — Георгий Победоносец, поражающий змея. Как мне сказали, герб хранится тут с незапамятных времён как воспоминание о том, что Киев когда-то принадлежал Польше.

 
На сей раз поляки задержались немногим более месяца. Поскольку они киевлян не притесняли и разрешали торговать чем угодно, то население относилось к ним вполне дружелюбно, понимая, что они только временные гости. Последняя, десятая смена власти произошла без всякого кровопролития. Поляки исчезли так же быстро и внезапно, как и пришли, и мы снова очутились под властью победоносного пролетариата.
 
В сущности говоря, никаких новшеств во время этой смены киевляне не ощутили. Предстояло опять такое же беспросветное существование, как и раньше. Разве что увеличилось число большевиков с украинскими фамилиями на передовых постах и стала выходить газета Центрального комитета УКП(б) на украинском языке. Но по содержанию все газеты остались полны такой же тошнотворно лживой пропагандой, как и раньше. Их основной задачей было приучить всех нас к мысли, что партия никогда не ошибается: только отдельные люди, отравленные ядом капиталистического мракобесия... и т.д. и т.п.
 
Правду в редких случаях можно было прочитать между строк, и в искусстве такого междустрочного чтения все советские граждане стали большими мастерами. Так, к примеру, если оповещалось о поездке украинских большевистских вождей в Москву для дружеских переговоров, можно было не сомневаться в том, что предстоят изменения в руководстве на Украине. Того же можно было ожидать в случае дружеского визита заправил Кремля на периферию.
 
Последние два с лишним года я почти не играл в шахматы, не до игры было. Как вдруг...
 
Однажды в начале осени, когда я пришёл на работу, мне сообщили, что на одном из домов Крещатика (центральной улицы Киева) висит плакат, в котором мне предлагается безотлагательно явиться в местный Отдел физкультуры для переговоров по поводу моего участия в предстоящем шахматном чемпионате Советской России. У меня, конечно, взыграло ретивое, и я немедленно помчался по указанному адресу. Представитель из центра заявил мне, что в сентябре в Москве будет проходить турнир лучших шахматных мастеров страны и что меня приглашают принять в нём участие. «В турнире примет участие Алехин», — добавил он.
 

В дальнейшей беседе представитель указал, что он уполномочен предложить мне 15000 рублей для покрытия расходов по поездке, причём расходы по пребыванию в Москве берёт на себя Отдел физкультуры, и они в означенные 15000 не входят. Из предложенных мне денег я мог оставить порядочную сумму семье.

Словом, со всех точек зрения предложение было заманчивое, особенно перспектива снова тряхнуть шахматным оружием. Я согласился, получил деньги и направился домой поделиться новостью с женой. Упомяну также, что представитель взял на себя разговоры с администрацией Рентгеновского института о предоставлении мне внеочередного отпуска для этой поездки, так как турниру придаётся важное культурное значение.

 
В то время советские власти впервые обратили внимание на шахматы и решили сделать их одним из орудий своей пропаганды. Я об этом, конечно, тогда не знал. Так или иначе, но по мере приближения к дому мой энтузиазм значительно ослабел, ибо я упустил из виду весьма важное обстоятельство: а что если во время моего отсутствия Киев попадёт в руки какой-либо новой власти и я в результате буду отрезан от семьи и от любимой работы?
 
Когда я поведал обо всём жене, она выдвинула новое решительное возражение, что я ещё недостаточно оправился от сыпного тифа (которым переболел в начале года), чтобы выдержать тяготы поездки и напряжение турнира. Долго мы взвешивали все за и против — и в конце концов решили не рисковать и от поездки отказаться. Забрала моя жена все денежки и отправилась сама к представителю. Не знаю, чему тот больше удивился: мотивам ли моего отказа (жена, конечно, упомянула лишь о своих опасениях за моё здоровье) либо возвращаемой нетронутой пачке денег. Но он мой отказ принял, и на том моя проектируемая поездка закончилась. Наши страхи не оправдались, и я пал жертвой того полного отсутствия достоверной информации, которое не раз заставляло нас принимать неправильные решения.
 
В состоявшемся без моего участия турнире Алехин играл блестяще и по праву завоевал первое место. Это был его последний русский турнир: в следующем году он навсегда уехал за границу. Как мне стало потом известно, Алехин окончил в Москве Институт иностранных языков и поступил на службу в одно из советских учреждений, имевших филиалы за границей. Однако многочисленные просьбы как. учреждения, так и его лично о разрешении выехать за границу неизменно отклонялись.
 
К счастью Алехина (и, конечно, всех шахматистов), все образовалось совершенно неожиданным образом. Во время учебы у Алехина начался роман со студенткой института, делегаткой швейцарской секции Коминтерна, закончившийся законным браком под портретами Маркса и Ленина. А вскоре, в установленный природой срок, появилась надежда на алехинского наследника. Будучи истой швейцаркой, супруга Алехина выразила категорическое желание разрешиться от своего приятного бремени только у себя на родине — сиречь в Швейцарии. Вполне естественно, она выразила также стремление, чтобы в этот столь важный для каждой женщины момент вблизи неё находился законный супруг. Так как власти предержащие её справедливого требования выполнить не хотели и продолжали отказывать Алехину в визе, то настойчивая делегатка добилась приёма у самого Ленина. Злые языки утверждали, что она угрожала выходом швейцарской секции из Коминтерна, если Алехину не выдадут визы. В то время вся организация Коминтерна была шита белыми нитками, и нет ничего удивительного в том, что Ленин не захотел рисковать. Так или иначе, но на сей раз Алехин визу получил.
 
Г-жа Алехина благополучно родила сына на своей родине и, как полагается правоверной коммунистке, выразила желание вернуться на родину всех трудящихся. Что произошло между супругами — покрыто мраком неизвестности. По-видимому, Алехин возвращаться отказался, и супруга укатила в Москву одна, оставив плод несчастной любви на руках Алехина. Но и тут, как всегда, очутившемуся в пиковом положении гроссмейстеру пришли на помощь шахматисты. Швейцарский мастер Вельми (в авторском оригинале ошибочно указан шведский мастер и меценат Л.Коллийн. — Ред.) предложил взять мальчика на своё попечение, и бедняге отцу не оставалось ничего другого, как согласиться.
 
Известно, что Вельми честно выполнил взятое на себя обязательство и не только обеспечил юного Алехина первоклассным уходом в первые годы жизни, но и впоследствии предоставил ему возможность получить высшее образование. Известно также, что во время Олимпиады 1954 года сын Алехина, не говоривший ни слова по-русски, был в числе не игравших членов швейцарской делегации. Как часто бывает, сыновья гениальных отцов не обладают ни влечениями, ни гениальностью своих родителей.
 
Фрагметы из книги фёдора Богатырчука

 

 

 
Для полноты картины приведём несколько выдержек из книги Г.Мюллера и А.Павельчака «Schachgenie Aljechin» (Веrlin, 1974, 3-е изд.), в чём-то дополняющих, а в чём-то и уточняющих рассказ автора об отъезде Алехина из России.
 
«Алехина угнетала жизнь, которую он вёл. Отягощённый происхождением, он постоянно должен был считаться с возможностью нового ареста. И вновь помощь пришла. Алехин познакомился со швейцарской писательницей Аннализой Рюгг, совершавшей поездку с лекциями по России. Он был придан ей в качестве переводчика. На Рождество 1920 года они были помолвлены, а 15 марта 1921-го поженились. Г-жа Алехина имела хорошие связи с русскими властями и была на приёме у Ленина. Когда её поездка подошла к концу, она обратилась к властям России с просьбой дать разрешение на выезд её мужу, от которого она ждала ребёнка. Разрешение дал Радек: «Пусть Алехин контрреволюционер, в шахматах он — гений. Этот дар он может проявить только за пределами России»...
 
Покинув Россию, Алехин направился в Берлин. Сначала он приехал в Ригу, чтобы совершить там все формальности, необходимые для прибытия в Германию. Благодаря содействию здешних любителей шахмат, предоставивших германскому консулу Шнееману необходимые гарантии, он получил паспорт без указания государственной принадлежности вместе с выездной визой...
 
Когда Алехин в 1921 году прибыл в Берлин, в кармане у него было целых двести марок. Его можно было видеть в кафе, где он, одетый в простую русскую косоворотку, играл на ставку и анализировал. Он нашёл кое-какую поддержку в русских эмигрантских кругах. Внешне он из худого, бледного юноши превратился в крепко сложенного молодого человека с красивыми, мужественными чертами лица...
 
После смерти второй жены Алехина, Аннализы (1934), его юный сын Александр приехал в Лозанну — сначала к знакомым матери. Алехин оплатил месячный пансион. После брака с третьей, а затем четвёртой женой его отношение к сыну становилось всё хуже. Г-жа Алехина посетила 13-летнего (к тому времени) мальчика в Лозанне всего лишь раз. Ему надлежало отправиться в интернат в Тунисе, однако этому воспротивился известный в то время швейцарский мастер д-р Вельми. Во время турнира в Цюрихе (1934) д-р Вельми добился того, чтобы мальчик остался на его попечении и жил в его семье. До 1939 года включительно Алехин вносил за него скромную ежегодную плату. Так как Алехин в момент рождения ребёнка (в Винтертуре, Швейцария) не имел гражданства, ребёнок по швейцарским законам стал гражданином Швейцарии».
 
Шахматный вестник» N 2, 1992

 

Воспоминания шахматиста