- Надежда Давыдовна, можно назвать вас ещё и шахматисткой?
- Если исходить из времени, которое я посвящала и посвящаю шахматам, то можно. Если же ставить во главу угла спортивные показатели, то нельзя.
- О результатах мы ещё поговорим. А сейчас расскажите, «когда и при каких обстоятельствах» вы увлеклись шахматами.
- С шахматами познакомилась в 6 лет, когда моему 9-летнему брату подарили доску и фигуры. Брат искал себе постоянного партнёра и легко нашёл его в моём лице. Соперником я была удобным во всех отношениях: если выигрывала, брат мог и поколотить; он брал ходы назад (попробовала бы я не дать!), а мне такой возможности не давал. Но приобщил меня брат к шахматам не только по праву сильного. У меня и самой сразу же возник к ним интерес.
Я, в свою очередь, пыталась сделать то, что не удалось брату: привлечь к игре старшую сестру. Чтобы она со мной играла, я должна была стащить для нее конфеты, спрятанные от нас на самом верху буфета. Для этого нужно было до отказа вывинтить рояльный стульчик и взобраться на него.
Из теории мы знали только, что партию следует начинать ходом королевской пешки. Не знали, что существует правило взятия на проходе, что при рокировке ладья может пройти через битое поле (кстати, известная в своё время шахматистка, чемпионка Москвы 1926 года Нина Блукет как-то призналась мне, что в одной ответственной партии могла рокировать, но тоже не знала...). Помню, меня ужасно поразило, что мои дядя и дед думали уже над вторым ходом. Таковы мои первые шахматные воспоминания.
- А как вы пришли в «большие шахматы»?
- Тут сыграли свою роль несколько обстоятельств. Сначала я на свою голову научила играть сына — это было незадолго до печально известного 37-го года. Сын очень увлёкся, и история повторилась: мне вновь пришлось исполнять роль постоянного партнёра — теперь уже по требованию сына. Он рос как шахматист буквально на глазах. В первых партиях с ним я снимала с доски весь свой левый фланг, потом ферзя, а буквально через несколько дней — только коня. Вскоре сын начал ходить в шахматный кружок при Центральном Доме литераторов (ЦДЛ), который вёл Чистяков, и очень быстро заработал там третью категорию. Летом мы жили на даче в Серебряном Бору, и Алик тайком ездил на конке в Москву, чтобы купить газету «64». Помню, он подбегает ко мне и буквально умоляет: «Мама, дай мне четыре рубля, продаётся книжка «Международный шахматный турнир с участием мастера Кмоха». Кто такой Кмох, я лично узнала только недавно: международный мастер, секундант Эйве.
Очень любили шахматы мой муж и его отец — известный теоретик драматургии Владимир Михайлович Волькенштейн, кстати, автор работы по эстетике шахмат (см. «64», № 24, 1987 — Л. М.). Муж был сильным любителем и относился к моим шахматным достижениям снисходительно, а со свекром я изредка играла — до определённого момента. К тому времени я уже начала интересоваться теорией, в частности. за чёрных любила играть Французскую защиту. Кстати, все мои успехи в сеансах 6ыли связаны именно с французской — я её поняла как-то изнутри Так вот, разыграла я в очередной партии с Волькенштейном-старшим французскую и... впервые победила. Тогда он берёт назад не ход — целый форсированный вариант — и выигрывает. (В любительской партии, по-моему. глупо не давать ходы назад, если совершена грубая ошибка. — главное ведь не результат. А с другой стороны, дисциплинирующее начало в шахматах должно сохраняться.) И больше Волькенштейч-старший со мной не играл, но и не признавался, что в последней нашей партии потерпел поражение.
А в спортивные шахматы я попала вот при каких обстоятельствах. Это было уже весной 37-го года. Шахматами в ЦДЛ тогда ведал — громкое имя — Шифферс, дальний родственник русского мастера Эммануила Шифферса. Я частенько наблюдала за тем, как играют мужчины, но сама за доску не садилась. И вот однажды подходит Шифферс и спрашивает, умею ли я играть. Я ответила: «Всё относительно, но во всяком случае, как ходят фигуры, знаю».
- Правило взятия на проходе знаете?
- Знаю.
- А правило рокировки? Ну, тут уж я рассказала ему обо всех «тонкостях». Он обрадовался: «Знаете! Так вот, предстоит матч ЦДЛ против Дома учёных, а у нас в команде не хватает игрока. Сядьте за последнюю доску, мы вас очень просим! Если проиграете, вы нам заработаете очко: за неявку партнёра противник получает два очка, а за победу очко».
Я ответила, что в этой ситуации чувствую себя не вправе отказать. И вот матч. На моё счастье на нашу доску не хватило часов — они бы меня сбивали с толку (я и потом, в более серьёзных партиях, часто забывала их переключать). Мой соперник — шахматист второй категории. Наша партия была первой результативной в матче, на верное, потому, что я играла быстро.
Я выиграла! Неожиданно для всех и для себя самой, но вполне заслуженно, по игре. Это была сенсация: женщина выиграла у второкатегорника. Тут же из-за стола президиума встал какой-то человек в орденах. Мне шепнули, что это Крыленко. Он записал мой адрес, и вскоре я получила открытку с приглашением играть в массовом женском турнире. Так всё началось.
- Что же было потом?
- Я преодолела два или три: отборочных этапа и вышла в финал — после партии, которую мне помог анализировать Эмануил Ласкер.
- Ласкер?! Расскажите об атом подробнее.
- С Ласкером, который в. это время жил в Союзе, был знаком мой муж. Однажды он рассказал ему, что женат на женщине, которая значительно старше и которую он очень любит. Ласкер попросил мужа прийти вместе со мною. И когда мы пришли, он воскликнул, обращаясь к мужу: «Какая у вас красивая и молодая жена!»
Я свободно говорила по-немецки. Жена Ласкера была детской писательницей. Поэтому мы быстро нашли общий язык. Жили они в крошечной двухкомнатной квартирке, очень тесно — по-немецки — заставленной вещами. Им нашли домработницу — немку с Поволжья. Фрау Ласкер с гордостью показывала мне забавный коврик, сделанный этой немкой из рваных чулок. Итак, у меня была отложенная партия из последнего тура полуфинальных соревнований. Чтобы выйти в финал, мне нужна была ничья, а для соперницы исход партии не имел никакого значения. Если бы она записала правильный ход, я бы осталась без пешки, но с более активной позицией. И даже Григорьев, знаток пешечных окончаний, не нашёл выигрыша за мою партнёршу.
Ласкер поначалу тоже сказал: ничья. Но потом, когда мы сидели за обеденным столом, он вдруг встал, подошёл к доске и показал мой проигрыш. Но успокоил меня, сказав по-немецки: «Не волнуйтесь, это найдёт только мастер!»
Моя соперница сдалась, не приступая к доигрыванию, — вероятно, записала плохой ход.
Помню, в доме Ласкера стояла ёлка, и я принесла игрушки своего десятилетнего сына. Когда я спросила его, можно ли мне взять игрушки для Ласкера, Алик воскликнул с восторгом: «О, для Ласкера хоть всю ёлку!» пожилой экс-чемпион мира был очень гостеприимным, общительным человеком.
Я приходила не одна — с мужем, а потом и с сыном (я их познакомила по просьбе Ласкера). Разговор как-то сразу сворачивал в сторону шахмат. Удивительно: экс-чемпион мира беседует о шахматах с любителями, пусть и квалифицированными. Говорили обычно о крупных шахматистах, о психологии шахмат. Фрау Ласкер, вероятно, хотела отвлечь мужа от этой темы и сразу же начинала кормить нас или поить чаем. Понимая это, мы не задерживались. Чувствовалась необычайная привязанность супругов друг к другу, может быть, усилившаяся от жизни в чужой стране. Не видела другой супружеской пары, где бы так сильна была эта связь.
Ласкер был интеллигентным, очень образованным человеком — отнюдь необязательная черта шахматиста. Он мужественно переносил превратности своей судьбы и понимал, что мировая война с фашизмом неизбежна.
- Спасибо за этот рассказ и вернёмся к вашим шахматным успехам.
- В финале надо было играть две партии в день (по 5 часов на каждую) с небольшим перерывом. Все участницы, естественно, получили освобождение от работы. Первую половину — кажется, десять партий — я сыграла вполне прилично, набрала не меньше пятидесяти процентов очков. И тут на меня свалилась корректура... Кто от этого освободит?
Автора этого — талантливого немецкого писателя Вальтера Мейринга — я очень любила и работой этой дорожила (вся немецкая история в виде цикла новелл — примерно 10—12 авторских листов). Но и из турнира выходить не хотела, дабы не подводить участниц и организаторов. Поэтому приходила, быстренько проигрывала и шла читать корректуру (а книга в итоге не вышла: во время испанских событий автор занял не ту позицию). В результате разделила последнее место.
Факт для меня позорный, хотя почётным считалось само участие в финале. В одном из довоенных турниров получила третью категорию, в 50-е годы — вторую (в обоих случаях — мужскую). Дважды играла в полуфиналах Москвы, причём места занимала не ниже, чем в середине турнирной таблицы. В одном из полуфиналов случилась такая история. Две подружки договорились, что откладывают партию в ничейном положении, и та из них, кто будет претендовать на первое место, эту партию «выиграет». Они этого и не скрывали.
В последнем туре я встречалась с лидировавшей Алфеевской. Она мне заявила перед началом: «У вас я, конечно, выиграю». Меня же результат партии не очень интересовал, поэтому, когда Алфеевская проиграла мне фигуру, я в пику тем подружкам предложила ей ничью — это выводило её на первое место. Всё это видит судья, но не вмешивается. Почему?
Оказывается, если бы я довела поединок до победы, то подтвердила бы второй разряд. В другом полуфинале случилось ЧП, о котором я даже написала маленькую новеллу «Шахматы и дым». Успешнее всего играла за команду: не проиграла ни одной партии. Таковы мои высшие спортивные достижения, если не считать сеансов.
- А если считать?
- Против Бронштейна набрала 1,5 очка из двух. В первой партии уже после второго хода подходит Иглицкий (игралась, естественно, французская): «Я договорился, Бронштейн будет играть разменный вариант и предложит ничью». После такого сообщения мне надо было начать партию сызнова. Но я продолжала бороться вполне серьёзно — вероятно, совершенно неожиданно для Давида Ионовича. И когда на доске возникло выигранное для меня положение, я глазам не поверила. Делаю выигрывающий ход и говорю сеансёру: «Что вы приготовили в ответ?». (Думала, что угодила в какую-то ловушку.) Бронштейн в ответ кладёт короля. С моей стороны это было нечестно, следовало на ход раньше самой предложить ничью. Но я в самом деле была уверена, что чего-то не вижу...
Зато во второй партии всё было честно: и Бронштейн хотел отыграться, и сеанс был не на 20, а на 12 или 13 досках. Опять у него явно хуже, он подходит и говорит: «Ой-ей-ей!» Я ему: «Ну, если ой-ей-ей, то считаю себя обязанной предложить ничью». Так что свои полтора очка считаю заслуженными.
Со Смысловым сыграла вничью, правда, это был альтернативный сеанс, кажется, с Симагиным. Всё это было в ЦДЛ. А с Гуфельдом я играла в Ростове-на-Дону во время своего путешествия на пароходе по Волге. Тоже не обошлось без недоразумения — досадного для меня. Я начиная с дебюта — без пешки, но в лучшем положении. Гуфельд предлагает мне через третье лицо ничью. Затем подходит и протягивает руку. Мне надо было спросить, остаётся ли в силе его предложение, если я подумаю. Я же импульсивно пожала протянутую руку и как только сеансёр отошёл, увидела, что у него цугцванг!
Не играла только во время войны. Но в одном из моих стихотворений той поры есть такие строчки:
...Ужели буду я опять
С товарищами пить вино,
С подругой в шахматы
играть...
- Надежда Давыдовна, если не секрет, кто эта подруга?
Ольга Вячеславовна Морачевская, довольно известная шахматистка довоенных времён — она также вела занятия в ЦДЛ. (Те, кто помнит довоенную шахматную Москву, испытывают при упоминании таких имён сладкую ностальгию.) Ну а постоянной моей соперницей стала вдова репрессированного писателя Ивана Катаева, одного из основателей литературной группировки «Перевал», — поэтесса Мария Кузьминична Терентьева. Правда, в последнее время мы почти не играем: она живёт далековато, да и, как и я, часто хворает.
- А кто ещё из знаменитостей был вашим партнёром?
- Запомнилась сыгранная ещё до войны партия с крупным теоретиком стиха Сергеем Бобровым, автором книги «Архимедово лето», — сильным московским первокатегорником. Мы играли её много часов в доме отдыха, с перерывом на обед. Вряд ли я выиграла, если бы он меня не подбадривал: «Ох, у меня плохо!» Это заставляло меня внимательно смотреть, чем же у него плохо.
Ещё один постоянный партнёр — известный сатирик Абрам Маркович Арго. По-моему, я лучше него понимала позицию, но в тактике он был сильнее. Часто, ещё не завершив развития, он завязывал тактические осложнения.
Очень любил шахматы Арсений Тарковский. Когда мы одновременно оказывались в переделкинском Доме творчества (а они с женой были там частыми гостями), то часами «дулись» в очень быстрые шахматы (окажись у нас часы, блиц был бы неминуем). В первых 20 (I) партиях Арсений Александ¬рович набирал не больше двух очков, а потом, когда я уставала, цифровые показатели несколько изменялись в его пользу. Оторвать его от доски было совершенно невозможно. Смеясь, он говорил, что решил стать чемпионом мира среди женщин. Играла с Межировым. Как-то при встрече он сказал: «Мне говорили, что вы хорошо играете в шахматы». Я ответила, что для женщины — хорошо, а вообще — не бог весть.
- Я хочу сыграть с вами. Я, конечно, выиграю.
- Почему?
- В силу мужского интеллекта.
Садимся за доску. Он спрашивает: «Какую вы мне дадите фору?»
- В силу мужского интеллекта я даю вам фору ферзя.
И выиграла.
- А Сергей Есенин?
- Есенин в шахматы не играл. Помню только один случай... Обсуждали какой-то вопрос. Кто-то сказал: «Тут нужно схитрить, нужен ход конём». Есенину это очень понравилось: «Вот именно, именно: ход конём!» То есть что такое ход конём, он знал.
- Вас и вашего сына часто видели среди зрителей шахматных соревнований.
- Мы с ним ещё до войны стали завсегдатаями турниров и получали от этого огромное удовольствие. Сын был страстным болельщиком. У него буквально волосы вставали дыбом, когда ещё мальчиком с галёрки он следил за игрой. Кроме него, я видела только одного столь эмоционального болельщика. Это было во втором матче Ботвинника со Смысловым. На каждую партию приходил высокий, стройный, очень красивый старик. Какое отношение он имел к соперникам и к шахматам вообще, я понятия не имела. Но когда Смыслов проигрывал, у старика начинался сердечный приступ. Его вели под руки, и он держался за грудь. Это было очень трогательно, и мне становилось ужасно его жалко. Я же всегда болела за Ботвинника. Мне казалось, Ботвинник — это надежней. Так, все его ошибки в первом матче с Талем приходились на последние ходы перед контролем. И, конечно же, имело значение, что Ботвинник ближе мне по возрасту.
- Чем же стали для вас шахматы?
- Я живу несколько вразброс, а шахматы дисциплинируют. Что меня тянет к ним? До сих пор помню красивый мат. который поставила в финальном турнире 37-го года — посередине доски очень экономными средствами. Шахматы для меня, как, наверное, и для вас, — интеллектуальный поединок со значительным элементом эстетики. Они для меня — прибежище в трудные времена. Меня очень радует, когда я могу красиво разрешить трудности. Шахматы дают такую возможность.
|